Причина поражений РККА в начале войны. Моё мнение

Основная тенденция сталинской национальной политики: отступление от национал-нигилизма к государственному патриотизму

Анализ исторического материала показывает, что трансформация представлений о значимости национального фактора и роли русского народа в отечественной истории в 1920–30-е годы складывалась во многом стихийно. В целом же она определялась отказом от попыток непосредственной реализации идеи мировой революции и переходом с 1925 года к идеям «социализма в одной стране». Решения, определявшие курс партии в национальном вопросе, во многом перекликались с практикой принятия решений в другой важнейшей сфере жизни общества — экономической. История разработки экономического курса страны в 1920-е годы показывает, что метод, позволяющий отыскивать направление развития экономики, тоже складывался стихийно, и его суть состояла в том, что делались лишь такие уступки принципам экономики военного коммунизма, «без которых дальше режим удержаться у власти не может» (С.В. Цакунов). Курс на строительство социализма в одной стране с «железной» необходимостью вынуждал партию к отступлению на позиции национально-государственного коммунизма (национал-большевизма) и эсэсэсэровского патриотизма (национализма). Однако Сталин и другие идеологи партии не решились открыто признать, что национально-государственный социализм является единственной разумной альтернативой курса на мировую социалистическую революцию. Вместе с тем они были вынуждены считаться с опасностью утраты влияния и потери власти в партии, глубоко почитавшей Ленина и его учителей — Маркса и Энгельса. Утвердившись у власти как верный ученик Ленина, поклявшийся во всем следовать его заветам, Сталин решил и впредь открыто не ставить под сомнение его учение, продолжал обряжать свои взгляды в ленинские одежды.

Отсутствие реальной альтернативы доктрине национально-государственного коммунизма создавало благоприятные условия для эксплуатации национально-патриотической идеи. Благодаря этому национальная политика стала выражаться в уступках «истинного интернационализма», обрекавшего нацию на исчезновение, — национальному патриотизму, предполагающему ее сохранение, но и не исключающему эволюции, видоизменения. Важнейшими вехами на пути этих уступок после признания принципа федерализма вместо унитарности в государственном устройстве, осуществленного еще при Ленине, были: 1925 год — выдвижение лозунга о расцвете национальных культур при социализме вместо его категорического отрицания в дореволюционный период; 1930 год — отнесение времени появления «зональных» исторических общностей, приходящих на смену социалистическим нациям за пределы победы социализма в одной стране; 1934 год — возведение патриотизма, любви к Родине в ранг высшей доблести советского человека; восстановление отечественной истории в правах учебной и воспитательной дисциплины в школе вместо ее «отмены» в начале 1920-х годов; 1935 год — осуждение национального нигилизма в предшествующей деятельности коммунистической партии;1936 год — возведение русского народа в ранг великой передовой нации вместо ее поношения в 1920-е годы как «бывшей угнетающей нации» и воплощения отсталости; рубеж 1937–1938 годов — изобретение для русского народа внешне привлекательной роли старшего брата, любовно и безвозмездно оказывающего помощь отсталым народам-братьям с тем, чтобы не делать этого в обязательно-принудительном порядке возмещения исторического долга, неудачно предписанного русскому народу на заре советской власти.

Отечественная война — время решающих уступок русскому национальному самосознанию

Наиболее серьезные уступки русскому национальному сознанию были сделаны накануне и особенно в годы Второй мировой войны. И связано это было с надеждой на использование мощи национального фактора крупнейшего по численности народа СССР в противостоянии с агрессорами. В докладах о состоянии военной пропаганды среди населения, направленных в ЦК ВКП(б) Главным управлением политической пропаганды Красной Армии в мае 1940 года и в январе 1941 года, в ряду «ложных установок в деле воспитания и пропаганды», негативно сказавшихся в освободительных походах 1939–1940 годов и в войне с Финляндией, отмечались не только культ опыта Гражданской войны и отсутствие трезвой оценки сил армии. Вместо того чтобы воспитывать уверенность в своих силах, пропаганда скатывалась на путь бахвальства и хвастовства, создававших в армии и стране вредные настроения «ура-патриотизма» и «шапкозакидательства», зазнайство и самоуспокоенность. Осуждалось неумеренное славословие в адрес армии с использованием приторных эпитетов «великая и непобедимая», «всесокрушающая сила», «самая сознательная», «самая дисциплинированная», «армия героев» и т. п. В докладах говорилось о «неправильном освещении интернациональных задач», ставился вопрос о соотношении интернационализма и патриотизма в пропаганде и агитации.

Интернациональные задачи армии впредь предлагалось трактовать и пропагандировать следующим образом: «Красная Армия в любой войне выполняет свои интернациональные обязанности, но далеко не всегда выполнение этих обязанностей является главной задачей. В любой войне, которую поведет Советский Союз, основной задачей Красной Армии будет защита Советского Союза — отечества мирового пролетариата. Где и при каких бы условиях Красная Армия ни вела войну, она будет исходить из интересов Родины, из задачи укрепления силы и могущества Советского Союза. И только в меру решения этой основной задачи Красная Армия выполнит свои интернациональные обязанности». Что же касается основ патриотического воспитания красноармейцев, то в первом из цитируемых докладов особо подчеркивалось: «Ношу армию необходимо воспитывать на ее героических традициях и на героическом прошлом русского народа». Между тем, говорилось здесь же, «закон о каре за измену Родине, изданный в 1934 году, был забыт в армии. Военно-историческая пропаганда не велась».

Неудачи первого этапа войны поставили под сомнение коренные, казавшиеся ранее незыблемыми идеологические постулаты, определявшие жизнь советского общества, внутреннюю и внешнюю политику государства. Создание антигитлеровской коалиции приглушило антиимпериалистическую пропаганду. Международная классовая солидарность на поверку не обнаруживала своей действенности. Германские пролетарии вопреки ожиданиям и наивным призывам из советских окопов в массе своей вовсе не спешили повернуть оружие против своего эксплуататорского правительства и не выказывали никакого почтения к СССР как отечеству мирового (т. е. и германского тоже) пролетариата. Как и пролетарии других воюющих капиталистических государств, они никак не вдохновлялись идеей использовать мировую войну для свершения мировой коммунистической революции. Национальная солидарность оказалась и была признана силой, сплачивающей несравненно прочнее, нежели классовая, не только в стане врага, но и в самом СССР. В беседе с У. Гарриманом, координатором американской программы ленд-лиза, возглавлявшим делегацию CLUA на московском совещании представителей СССР, США и Великобритании 29 сентября — 1 октября 1941 года, Сталин сказал о своих соотечественниках: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть… Может быть, будет сражаться за Россию».

С началом войны Сталин прекратил всякие попытки актуализировать популярную ранее идею о превращении войны в революцию. Руководитель «штаба мировой революции» Г. Димитров уже утром 22 июня получил указание: «Коминтерн пока не должен выступать открыто. Партии на местах развертывают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Советский народ ведет Отечественную войну против фашистской Германии. Вопрос идет о разгроме фашизма, поработившего ряд народов и стремящегося поработить и другие народы». На срочно собранном заседании Секретариата ИККИ Димитров повторил эти установки: «Мы не будем на этом этапе призывать ни к свержению капитализма в отдельных странах, ни к мировой революции», коммунисты должны включиться в борьбу «за национальную свободу», в качестве ее «руководящего элемента». В шифровках компартиям, секциям Коминтерна, отправленным в тот же день, подчеркивалось: «Учтите, что на данном этапе вопрос идет о защите народов против фашистского порабощения, а не о социалистической революции».

Эти же мысли прозвучали и в июльской речи Сталина. В ней был сделан особый упор на то, что война с фашистской Германией не должна рассматриваться как обычная война между армиями, это — «война всего советского народа», «всенародная отечественная война», «война за свободу нашего отечества», которая «сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы». Не забыл Сталин и национальные аспекты войны. Он говорил об опасности разрушения национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и других народов Советского Союза, угрозе их онемечения, их превращения в рабов немецких князей и баронов.

В этой связи кажется совсем не случайным прекращение гонений на церковь, одним из признаков которого было обращение Сталина по радио к народу страны 3 июля 1941 года — «Братья и сестры!», — характерное для православных священнослужителей. В тяжелейшие дни начала войны Сталин, может быть «инстинктивно понял», а скорее, исходя из сугубо рационалистических и прагматических соображений, пришел к заключению, «что ни его социальная система, ни власть не удержатся под ударами немецких армий, если не обратиться к исконным стремлениям и самобытности русского народа» (М. Джилас).""

Не продержались потому что не было возможности: топлива и боеприпасов. А где была возможность - держались и не по одному месяцу.