Интересно-познавательное

В прошлом году издательство MIT Press выпустило книгу историка медиа Бенджамина Питерса (Benjamin Peters. How Not to Network a Nation: The Uneasy History of the Soviet Internet. — MIT Press, 2016.) о том, как в Советском Союзе придумали, но не смогли создать интернет.

В конце 1973 года в New York Times вышла серия публикаций, посвященных разработке в Советском Союзе компьютерной системы управления национальной экономикой. Автор статей, редактор научного раздела газеты, Генри Либерман недавно вернулся из двухнедельной поездки по СССР. Первые вычислительные центры будущей сети ОГАС (Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки информации) уже строились на его глазах в Москве и Ленинграде. В тестовом режиме отдельные элементы проекта должны были заработать через два года, а полностью советская экономика могла быть передана под управление компьютеров к 1990 году, для этого пришлось бы связать воедино как минимум 50 тысяч промышленных предприятий и еще почти столько же крупных сельскохозяйственных производств. Работами руководил всемирно известный математик Виктор Глушков, мечтой которого был апгрейд замедляющегося советского социализма за счет децентрализованной системы вычислительных центров. Глушков строил кибернетическую нервную систему управления народным хозяйством. Для сторонников свободного рынка этот Кибергосплан представлял бы собой нечто более мрачное, чем Скайнет. Для технооптимистов, верящих в рациональное и справедливое общество, проект Глушкова — потерянная родина. Но в любом случае цифровой коммунизм погиб, едва сделав первые шаги. Создатели советского интернета не получили шанса изменить историю. О том, почему это случилось, рассказывает книга историка медиа Бенджамина Питерса, вышедшая в 2016 году в издательстве Массачусетского технологического института (MIT).

Поражение советской IT-отрасли в конкуренции с США обыкновенно объясняют сочетанием трех факторов. Во-первых, слабой технологической базой СССР и ставкой на копирование американских компьютеров, сделанной уже в 1970-е. Во-вторых, отсутствием частной собственности, конкуренции и предпринимательской инициативы. И, наконец, изоляцией перспективных технологий в военном секторе и минимальным количеством разработок двойного назначения, доступных советскому народному хозяйству. Питерс не пытается опровергнуть все эти аргументы, но сосредоточивается на альтернативном объяснении: по его мнению, ключевой вклад в провал красного интернета внесла советская бюрократия. Главный тезис его книги звучит так: в тех ситуациях, где агенты капиталистической экономики, будто бы обязанные конкурировать между собой, в действительности демонстрировали способность сотрудничать для решения комплексных и принципиально новых задач, там советские ведомства, задача которых формально заключалась в том, чтобы обеспечивать социалистическую кооперацию, напротив, усердно защищали собственные аппаратные позиции. В итоге неспособность номенклатуры договариваться затормозила проект Глушкова, а после ранней смерти академика в 1982 году у ОГАС вообще не осталось крупных лоббистов. Формально не отвергнутый окончательно проект был закрыт из-за неактуальности лишь к 1989 году. «Советский Союз не смог построить интернет не столько из-за нехватки технологий или отсутствия частной собственности, — пишет Питерс, — сколько из-за невозможности протолкнуть столь масштабный проект через все ведомства, интересам которых он противоречил».

Оттепель инженера Китова

Проект Глушкова был не первой попыткой создания советского интернета. В 1958 году группа военного инженера Анатолия Китова разработала один из самых быстрых компьютеров в мире — «М-100» (индекс означает сто тысяч операций в секунду). Получив рабочий образец своей машины, Китов осознал важность объединения вычислительных мощностей в компьютерную сеть. Первые документы, подготовленные Китовым на этот счет, появились еще до начала американских работ над ARPANET, предтечи Интернета, ставшей ответом на запуск советского спутника. В 1959 году в письме на имя Хрущева Китов представил проект «Красная книга», предусматривавший создание в СССР Единой государственной сети вычислительных центров (ЕГСВЦ), которая объединяла бы управление армией и народным хозяйством. В духе времени инженер ставил вопрос о глобальном соперничестве с США. В создании принципиально новой технологической платформы он видел возможность «обогнать Америку, не догоняя ее», то есть организовать качественный рывок там, где американцы еще не имеют преимущества.

Питерс утверждает, что письмо Китова было спровоцировано оттепелью. В представлении инженера кибернетика была языком, на котором говорит научная марксистская теория управления обществом. Что еще более важно, компьютеризация представлялась ему противоядием против недавнего прошлого, в котором все решения в жизни страны принимались по воле одного человека. Китов видел свой проект инструментом десталинизации: очевидно, кто жил при Сталине, не боится ни Скайнета, ни Кибергосплана. Эта оптика вполне соответствует романтическим представлениям о науке, распространенным в СССР в начале 60-х годов, культу советского ученого-гуманиста. «Возможно, кибернетика даже могла бы гарантировать, что нового диктатора не появится», — рассуждает Питерс.

Проект «Красной книги» предполагал, что советская компьютерная сеть работает в первую очередь над решением оборонных задач. Однако Китов считал, что гражданские организации могут использовать машинное время сети для расчетов, связанных с экономическим планированием, в ночное время, пока армия спит. Вычислительные мощности, созданные для военного противостояния Америке, могли бы, по мысли инженера, использоваться и для обработки гражданской статистики в реальном времени, что позволило бы каждую ночь уточнять текущий экономический план СССР. На пути письма Китова к Хрущеву встала военная контрразведка. Питерс пишет, что военные были в ярости: мысль о том, что армия должна делиться ресурсами с Госпланом, казалась им атакой на обороноспособность страны и, как можно предположить, на собственные аппаратные интересы. Секретная комиссия признала идеи Китова вредными, инженер был лишен членства в партии (позже он был восстановлен), ему также был закрыт путь к дальнейшей военной карьере. На десять лет идеи о переводе советской экономики под управление кибернетиков были в основном забыты. Питерс упоминает еще о двух героях несостоявшейся кибернетической революции: создателе Института проблем передачи информации Александре Харкевиче и руководителе Главного вычислительного центра Госплана СССР Николае Ковалеве, которые пытались реанимировать идеи вычислительной сети в 1962 году, на излете оттепели. Но к 1970 году проект большой советский киберутопии вернулся всерьез — в виде ОГАС Глушкова.

Киберсоциализм в двух отдельно взятых странах

За время, прошедшее между предложениями, сформулированными в «Красной книге», и проектом ОГАС, развитие советской вычислительной техники заметно сбавило темпы, и конкурентоспособных разработок у советских инженеров становилось все меньше. К работе по проектированию новой компьютерной сети в СССР на этот раз была привлечена американская Control Data Corporation (CDC), заключившая с советским правительством десятилетний контракт, предполагающий кроме помощи в создании ОГАС консультирование в сфере полупроводниковых технологий. В ту эпоху CDC входила в число крупнейших производителей компьютерной техники в США наряду с IBM и DEC. Выполнение контракта было осложнено американским законодательством, запрещающим передачу новейших технологий двойного применения, включая вычислительные машины, в СССР. В рамках расследования действий CDC прошли специальные слушания в американском Конгрессе.

Виктор Глушков встречает группу ученых, приехавших из США

В самих США к тому моменту уже четыре года существовал ARPANET, созданный по инициативе военных в рамках ответа на глобальные вызовы Холодной войны. Проект ОГАС демонстрировал, что СССР по-прежнему обладает возможностями для технологического рывка в сфере компьютерных сетей. Американская сеть изначально создавалась лишь как распределенная система связи на случай ядерного конфликта и затем развивалась как система обмена научной информацией, а создатели ОГАС намеревались использовать свою версию интернета для того, чтобы максимально раскрыть потенциал всей социалистической плановой экономики. Советские инженеры пытались играть вдолгую, и перспективы такой игры были довольно пугающими для американцев. ARPANET и ОГАС родились до эпохи персональных компьютеров и тем более мобильных устройств, пригодных для выхода в сеть, так что представить себе, как первая превращается в современный вездесущий интернет, было невозможно. Проблема ОГАС, возможно, была связана как раз с мегаломанскими планами советских разработчиков. Они не хотели работать над скромной резервной системой связи, которая могла бы затем расти для решения новых задач. Их воображение рисовало образы обновленного социализма, который должен был наступить немедленно после того, как заработает красный интернет.

В начале 1970-х СССР входил в эпоху застоя, и советские экономисты были прекрасно об этом осведомлены. Академик Глушков рассматривал ОГАС как единственную возможность для дальнейшего развития страны. Проблема, которую он решал, была известна уже первому советскому правительству: Маркс и Энгельс рассказали, куда нужно двигаться в ходе построения коммунизма, но не дали точных инструкций о способах такого движения. Вопрос о конкретных формах организации социалистической экономики всегда был по меньшей мере дискуссионным. Ленин внедрял сначала военный коммунизм, списанный с немецкой трестовой экономики Первой мировой войны, затем обратился к НЭПу. Автором канонической версии советского планового хозяйства стал Сталин: пятилетние планы, спускаемые из Москвы, мобилизация и милитаризация, сверхцентрализация. Глушков считал, что нужно сделать следующий шаг. Без автоматизации, рассуждал он, уже к 1980 году для эффективного управления советской экономикой потребовалось бы все взрослое население СССР. В интервью, опубликованном New York Times, он делает еще более пессимистичный прогноз: вместе с ростом плановой экономики и усложнением ее технологического уклада для принятия эффективных решений в ней потребовалась бы работа десяти миллиардов администраторов. Единственное спасение плановой экономики заключалось в том, чтобы делегировать эту работу машинам. Воображение математика рисовало тысячи локальных компьютеров, связанных друг с другом через региональный мейнфрейм (сервер); сеть таких мейнфреймов должна быть синхронизирована по всей стране. Между вычислительными центрами в этой системе постоянно, не останавливаясь ни на секунду, идет обмен планами, отчетами и индустриальными стандартами — так машины, не нуждающиеся в отдыхе и не совершающие ошибок, приближают коммунизм.

Интересно, что попытки построения киберсоциализма предпринимались в те годы не только в СССР. Социалистическое правительство Чили в 1970 году пригласило в страну британского кибернетика Стаффорда Бира, перед которым была поставлена задача по разработке местного аналога ОГАС — компьютерной системы Киберсин. К 1972 году элементы этой сети в Чили реально функционировали, объединив около 500 предприятий. Военный переворот, организованный генералом Пиночетом, и падение режима Альенде привели к отказу от программы, причем сеть была целенаправленно разрушена. Сейчас существует как минимум одна монография, посвященная чилийскому интернету, — это работа Иден Медины «Cybernetic Revolutionaries: Technology and Politics in Allende’s Chile», тоже изданная в MIT.

Либералы, ортодоксы и кибернетики

«Разрабатывая ОГАС, мы движемся не только к централизации, но и к децентрализации», — говорил Глушков редактору New York Times. Делегированные компьютерам важнейшие хозяйственные решения могли бы приниматься на местах. Авторизованные пользователи в регионах могли в дальнейшем связываться друг с другом напрямую, без разрешения из центральных узлов сети.

Архитектура ОГАС предполагала отказ от архитектуры фон Неймана, то есть раздельного функционирования памяти, центрального процессора и устройств управления. Сегодня она могла бы называться нейросетью — разработчики Глушкова моделировали систему связей между синапсами в гигантском киберкоммунистическом мозге.

При этом в идеологическом отношении проект Глушкова был альтернативой программе реформ, намеченной знаменитым советским однофамильцем Генри Либермана, Евсеем, в 1962 году в статье «План, прибыль, премия». Манифест либерализации советской экономики был опубликован «Правдой» и предполагал внедрение элементов рыночных отношений в плановое хозяйство. Идеи Евсея Либермана легли в основу косыгинских реформ 1965 года, захлебнувшихся к началу следующего десятилетия. В книге Питерса дискуссиям об «экономической кибернетике» посвящена вторая глава, где среди прочего представлена типология экономических теоретиков в СССР. Они делились на три группы: ортодоксы, которые считали, что реформы избыточны; либералы, выступавшие за введение рыночных механизмов; наконец, кибернетики, которые считали, что реформы должны лежать в плоскости технологического рывка. Лидер последних, Глушков, считал, что если мы не можем надеяться на рынок, нужно сделать ставку на поиски баланса спроса и предложения в рамках гигантской вычислительной модели. Она создается компьютером и уточняется по мере необходимости в режиме реального времени гораздо быстрее, чем это могут делать люди, даже если они коммунисты.

Отдельные элементы ОГАС сильно опережали свое время и, например, предполагали внедрение безбумажного документооборота, программирование с использованием естественного языка (советская Siri!) и даже внедрение электронных денег для взаиморасчетов между предприятиями. Проект советских e-money был подготовлен Глушковым еще в 1962 году, но тогда не вызвал интереса у руководства страны.

Плюс теоретическое обоснование бессмертия

Питерс пишет, что Глушков интуитивно понимал важность обмена локальной информацией при проектировании сетей и к тому же сам постоянно жил «децентрализованно», на два города. Математик в течение двадцати лет возглавлял Институт кибернетики украинского отделения Академии наук, но для решения существенных вопросов был вынужден ездить в Москву. Глушков регулярно обдумывал математические проблемы в поезде Киев — Москва, который называл своим вторым домом. Средний возраст сотрудников его института в середине 1960-х составлял 25 лет, в социальном отношении это была словно воплощенная в реальности научная утопия из ранних повестей Стругацких.

В 1963 году Глушков, придерживавшийся жесткого распорядка дня, получил первый инсульт, и в конечном счете эта болезнь привела к его кончине девятнадцатью годами позже. В некрологе Глушкова, опубликованном в США, он был назван «королем советской кибернетики», а его биографы описывают его как универсально образованного человека своего времени. Еще подростком он изучал Гегеля в оригинале, читал лекции на английском, а в более зрелом возрасте однажды в течение двух часов на спор декламировал тексты Гете на немецком.

Вдохновленные Клиффордом Саймаком и Айзеком Азимовым, члены команды Глушкова обсуждали теоретическую возможность «информационного бессмертия» — перевода человеческого сознания в цифровую форму, его загрузки в компьютер. Умирая, Глушков утешал свою жену рассуждениями в духе космиста Николая Федорова: «Не волнуйся, однажды свет нашей Земли достигнет далеких созвездий, и на каждой из солнечных систем мы вновь будем молодыми. Так мы вечно будем вместе». Жена Глушкова Валентина вообще сыграла ключевую роль в его карьере: когда в 1950-е годы перед молодым ученым стоял выбор, чему посвятить свою жизнь, он согласился на переезд в столицу Украины и работу в сфере кибернетики, потому что жене нравилась мягкая киевская осень.

Институт кибернетики под руководством Глушкова умел развлекаться: к новогодней вечеринке 1960 года сотрудники придумали «Кибертонию» — виртуальную страну, в которой правит совет роботов. «Кибертония» в дальнейшем проводила регулярные развлекательные мероприятия в Киеве и Львове, конференции и детские праздники, издавала брошюры, собственную валюту и даже проект кибернетической Конституции. В 1965 году, например, детям раздавали паспорт страны, на обложке которого был изображен робот, играющий на саксофоне (символ американской музыки, отмечает Питерс). Заметка об этом мероприятии была опубликована на украинском языке в газете «Вечерний Киев», а сами кибернетики параллельно напечатали листовку «Вечерний Кибер», поздравлявшую читателей «с новым кодом». Питерс связывает эту легкую фронду с большой традицией, характерной и для западных стран: киберкультура часто оказывается контркультурой.

Паспорт гражданина Кибертонии, 1965 год

В то же время кибернетик Глушков называл себя марксистом, к ужасу своих критиков легко ссылался на тексты классиков и был готов использовать философскую эрудицию для борьбы за признание своего проекта ортодоксально мыслящими советскими бюрократами.

Гарбузов против Кибергосплана

Ключевая аппаратная драма вокруг будущего советского интернета развернулась 1 октября 1970 года — в день, когда внедрение ОГАС обсуждалось на заседании Политбюро. Если проект Китова был уничтожен военными еще до стадии его рассмотрения по существу и, в частности, разработки бюджета, то Глушков со своим ОГАС зашел заметно дальше. Его противником в итоге оказался министр финансов СССР Василий Гарбузов, находившийся на этом посту в течение четверти века, вплоть до начала перестройки. Гарбузов считал, что компьютеры, конечно, могут быть полезны для народного хозяйства, но не принимал идей кибернетиков. В его представлении вычислительные машины, например, могли стимулировать птицеводство, контролируя демонстрацию цветных ламп и проигрывание специальных звуков для куриц-несушек. Питерс иронизирует, что подобные новаторские технологии Гарбузову продемонстрировали в Минске, как раз накануне визита Глушкова в Кремль.

В действительности Гарбузов вряд ли был столь наивным — его подлинная мотивация была связана с желанием защитить позиции своего ведомства. По слухам, во время личной встречи с премьером-реформатором Алексеем Косыгиным он угрожал, что если конкурирующее ведомство (Центральное статистическое управление) сохранит свой контроль над ОГАС, то Минфин будет вынужден блокировать любые инициативы по продвижению этого проекта. Пятью годами раньше Гарбузов сыграл аналогичную роль в отношении реформ, предложенных самим Косыгиным. К слову, этот формат аппаратных войн между советскими ведомствами был почти без изменений перенесен в современную Россию. По сути, Гарбузов просто сказал, что денег на кибернетическую экономку нет, ведь у Минфина не было интереса находить их.

На заседании Политбюро в тот день отсутствовали Косыгин и еще относительно молодой и дееспособный Брежнев — два человека, которые могли бы гипотетически поддержать Глушкова. В итоге Гарбузов убедил присутствующих, что торопиться с ОГАС не нужно. И хотя в начале обсуждения Политбюро было настроено по отношению к Глушкову благожелательно, он ушел ни с чем. Проект ОГАС положили на полку на многие годы, хотя никогда до конца не отказывались от него. Консервативные планы правительства предполагали, в частности, что девятая пятилетка (1971–1975 годы) должна среди прочего заложить материальную базу для создания ОГАС, запустив 1600 вычислительных центров в регионах и увеличив выпуск компьютерной техники в СССР в 2,6 раза. В значительной степени это было возвращением к идее ЕГСВЦ Китова; таким образом, советские бюрократы в общей сложности потратили на обсуждение этого плана пятнадцать лет. Но в итоге и этот урезанный сценарий развития компьютерной сети в СССР не получил необходимого финансирования и не был реализован полностью.

Столкновение с интересами Минфина не было единственным в трудной и долгой судьбе ОГАС. Политическая история СССР оказывала сильное давление на развитие компьютерных технологий в стране, и Питерс фантазирует о том, что могло бы случиться, если бы Глушков дожил до 1985 года и предложил свое видение будущего социализма Горбачеву. В истории ОГАС столкнулись два видения бюрократии. Сам Глушков, судя по всему, верил в ее веберовский, рационалистический идеал и пытался снабдить такого бюрократа идеальным оружием. Но советская номенклатура, название которой стало нарицательным после одноименной книги Михаила Восленского, ходившей в самиздате с 1970 года, преследовала другие интересы, и главным из них было сохранение status quo.

Эгоистичный социализм в нефтяном лимбе

Книга Питерса утверждает, что поражение советского интернета не было ни естественным, ни неизбежным. Речь шла о политической борьбе ученых-кибернетиков и советских чиновников, и итоги такой борьбы не были предопределены заранее.

«Силы, которые уничтожили ОГАС, в конечном счете привели к распаду СССР в целом, — пишет Питерс. — Речь идет о злоупотреблениях своим служебным положением советскими чиновниками». Вся логика советской системы заставляла потенциальных бенефициаров цифрового социализма, от высшего руководства страны до простых рабочих, в краткосрочной перспективе сопротивляться любым изменениям. Усилий энтузиастов и визионеров из Института кибернетики, как и реформаторов, приходивших из других областей, раз за разом оказывалось недостаточно. В результате вместо собственного интернета к концу 1980-х годов СССР обладал тысячами разрозненных вычислительных центров, работавших на уровне отдельных учреждений и предприятий. «Советское государство провалило задачу по созданию национальной компьютерной сети не потому, что оно было слишком жестким или вертикально организованным, но потому, что в реальности оно было слишком изменчивым и ненадежным», — заключает автор. Иными словами, трагедия советского интернета была связана не с избыточной жесткостью советского общества, но, наоборот, с нерегулируемой конкуренцией между его отдельными агентами, принимавшими решения. Никто не смог вынудить этих агентов функционировать достаточно open и flat, чтобы оказаться готовыми к новому технологическому рывку. Питерс настаивает, что традиционное объяснение, согласно которому развитие интернета — это триумф свободного рынка над социалистическим планированием, является ошибкой.

Будущую природу этого кризиса понимал еще Анатолий Китов, который в конце 1950-х годов просил Хрущева о создании отдельного кибернетического ведомства, способного лоббировать собственные интересы в правительстве и Политбюро, — Госкомупра. Это предложение также было отклонено; ни советские военные, ни деятели партии не желали получать нового конкурента, играющего на их поле.

Свою роль в отказе от реформ — как либеральных, так и «кибернетических» — сыграли, вероятно, и колебания цен на нефть. Об этом неисчерпаемом вплоть до середины 1980-х источнике уверенности советских бюрократов в завтрашнем дне Питерс в своей книге не вспоминает. А между тем постоянный приток нефтедолларов в советский бюджет, начиная с 1973 года, определенно влиял на те решения, которые можно было проводить через Политбюро. Советский интернет пятнадцать лет провел в нефтяном лимбе, и когда нужда в нем вновь возникла, умерли те, кто знал, как его делать — как в инженерном, так и в аппаратном и идеологическом смыслах слова.

Если бы набор вводных СССР начала 1970-х был другим, советский интернет мог стать реальностью. Но все же Питерс, по всей видимости, слишком увлекается своей моделью, в рамках которой капиталисты оказываются более социалистами, чем сами социалисты, а советские бюрократы, наоборот, демонстрируют хищнические повадки крупных буржуа. Нерегулируемая конкуренция бюрократов — следствие институциональных условий, существующих со времен сталинского СССР. И у нас, по всей видимости, просто нет подходящих аналитических инструментов, позволяющих оценивать вероятность иного сценария советского прошлого. В двух возможных мирах — капиталистическом и социалистическом — в одну историческую эпоху появились компьютерные сети. Но только «кооперативный капитализм» дал им шанс. В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, например, что от Валлерстайна до Жижека существует линия интерпретации Маркса, описывающая последнего как техноопимиста, восторгающегося мощью капиталистической индустриальной революции.

Была ли сеть неизбежна?

Для Питерса трагедия советского интернета есть нечто большее, чем простая глава из учебника истории. Он видит здесь теоретическую проблему и актуальный политический контекст. Почему одни и те же технологические идеи развиваются по-разному в разных социальных контекстах? Почему Китай не смог использовать потенциал открытого им пороха? Почему в нашем случае вторая экономика мира не смогла создать собственной версии глобальной компьютерной сети, несмотря на все интеллектуальные, вычислительные и финансовые возможности? Иными словами, это вопрос о границах технологического детерминизма.

В простейшем виде детерминизм предполагает, что развитие техники определяет модели социальных взаимодействий, задает их границы. Так, например, железнодорожный транспорт сделал возможным феномен концентрационного лагеря — именно в возможности дешевой перевозки тысяч людей на дальние расстояния лежат технологические предпосылки для тоталитарных режимов XX века. При этом можно заметить, что концлагеря не были атрибутами каждого общества, располагающего железными дорогами. Более сложные модели уходят от линейной зависимости и ставят вопрос о коэволюции общества и техники.

Отвечая на этот вопрос, Питерс обращается к политической критике и предлагает перевернуть тезис, вынесенной в заголовок известной статьи Бруно Латура «Технологии — это общество, сделанное прочным». Обратное так же верно, утверждает автор, так что общество — это технологии, сделанные хрупкими. «Хотя сегодня наши компьютерные сети процветают, — пишет Питерс, — история советского интернета показывает нам, что нынешние сети не являются чем-то естественным или необходимым». Хотя глобальный интернет возник в результате «капиталистической кооперации», рассуждает он, нет никаких гарантий, что его не ждет судьба советского кибернетического проекта. Интересы частных лиц, крупных компаний и государственных регуляторов могут уничтожить сеть, которая в течение нескольких десятилетий работала на общественное благо.

Нынешние российские чиновники, мечтающие о создании суверенной сети, снова выступают в роли министра финансов Гарбузова. Они защищают интересы своих ведомств и готовы ради этой цели вновь похоронить проект открытой сети. История падения советского интернета оказывается возможным сценарием нашего — не только российского — будущего.

Важнейший вопрос, остающийся открытым в книге Питерса, связан с принципиальной работоспособностью кибернетического социализма. Действительно ли компьютеры могли сделать плановую экономику более эффективной? И если да, то при каких условиях? Если же кибернетический социализм не был возможен в принципе и ставка Глушкова и его коллег была фундаментально ошибочной, то к каким экстерналиям могло бы привести воплощение их идей в реальности? Как изменилась бы общественная обстановка в стране, где десятки тысяч инженеров и ученых получили бы возможность обмениваться информацией? Как использовали бы новые технологические возможности КПСС и советская армия? Создала бы советская сеть новую цифровую тиранию или привела к ускоренной демократизации? Как СССР, обладающий собственным интернетом, переживал бы падение цен на нефть, перестройку, гласность, и каким он вошел бы в 1991 год? Получили бы две компьютерные сети, советская и американская, возможность обмениваться данными, и как это изменило бы мир?

Все это выглядит сюжетом для ненаписанного романа Чайны Мьевиля. А пока альтернативная история кибернетического СССР обсуждается только на форумах — в реальном интернете.

Прежде чем сравнивать, хотел бы сделать одно крайне существенное уточнение, которые эльфы не в состоянии осмыслить категорически: СССР только в результате нападения Германии потерял в 1941-1945 гг около трети национального богатства.

В материальном выражении – это следующее: районы СССР, бывшие во временной оккупации, занимали накануне Отечественной войны по отношению ко всей территории СССР значительный удельный вес: в численности населения — 45%, в валовой продукции промышленности — 33, в посевных площадях — 47, в поголовье скота (в переводе на крупный скот) — 45 и в протяжённости железнодорожных путей — 55 %.

Немецко-фашистские захватчики и их пособники сожгли и разрушили 1710 городов и поселков, более 70 000 деревень, полностью или частично разрушено 1.5 млн. зданий и сооружений. Кров потеряли около 25 млн. человек.

Также разрушено и уничтожено 31850 промышленных предприятий (из них особо важную роль играли машиностроительные и металлургические предприятия, дававшие до 60% валового довоенного продукта), не считая мелких предприятий и мастерских, 1 876 совхозов, 2 890 машинно-тракторных станций, 98000 колхозов, 216700 магазинов, столовых, ресторанов и других торговых предприятий, 4100 железнодорожных станций, 36000 почтово-телеграфных учреждений, телефонных станций, радиостанций и других предприятий связи, 6 000 больниц, 33 000 поликлиник, диспансеров и амбулаторий, 976 санаториев и 656 домов отдыха, 82 000 начальных и средних школ, 1 520 специальных учебных заведений — техникумов, 334 высших учебных заведения, 605 научно-исследовательских институтов и других научных учреждений, 427 музеев, 43 000 библиотек общественного пользования и 167 театров.

Разрушены, уничтожены или похищены немецкими оккупантами и их сообщниками на территории СССР, подвергавшейся оккупации, 175 тысяч металлорежущих станков, 34 тыс. молотов и прессов, 2 700 врубовых машин, 15 тыс. отбойных молотков, 5 млн. кет мощностей электростанций, 62 доменные печи, 213 мартеновских печей, 45 тыс. ткацких станков и 3 млн. прядильных веретён. Нанесён материальный ущерб ценнейшим основным промышленным фондам СССР.

Из 122 тыс. км железнодорожной колеи, бывшей до войны на территории СССР, подвергавшейся оккупации, разрушено и разграблено оккупантами 65 тыс. км железнодорожной [160] колеи. Повреждено 15800 паровозов, 428 000 вагонов. Оккупанты уничтожили, потопили и захватили 4 280 ^пассажирских, грузовых и буксирных пароходов речного транспорта и судов технического вспомогательного флота и 4 029 несамоходных судов. Из 26 тыс. железнодорожных мостов разрушено 13 тыс. Все имевшиеся в оккупированных районах СССР 2 078 тыс. км проводов телеграфно-телефонных линий' связи разрушены или похищены немецкими оккупантами.

Варварскому уничтожению путём взрывов и поджогов подвергся жилой фонд населения СССР. Из 2 567 тыс. жилых домов в городах СССР, подвергавшихся оккупации, уничтожено и разрушено 1 209 тыс. домов, причём по размерам жилой площади это количество домов составляло свыше 50% всей городской жилой площади указанных городов. Из 12 млн. жилых домов сельского населения районов СССР, подвергавшихся оккупации, разрушено и уничтожено немецкими оккупантами 3,5 млн. жилых домов.

Ничего близкого в США не было. Напротив, за счет войны США удвоили свой ВВП.

Понятно, что в воспаленном мозгу эльфов, эти потери должны были восстановится сами собой и немедленно. Однако, надо же: с начала перестройки прошло вот же 24 года, а страна не восстановила ни по единому жизненному показателю даже уровня 1985 года…

Поэтому, когда в качестве базы сравнения мы берем 1980 год СССР, следует помнить, что с момента окончания войны в этот год прошло 35 лет – всего на десять лет больше, чем с начала «выдающихся демократических преобразований».

Второй момент, который следует иметь в виду – это разница в структуре доходов в СССР и США.

Исходя из этого распределения, средний годовой доход американской семьи составляет сегодня около 50,000 долларов.

Мы видим, однако, что это распределение имеем два выраженных горба, словно «низший класс» с доходом менее 100,000 и «высший класс» с доходом более 100,000. «Высший класс» составляет примерно 13% населения. Распределение доходов в СССР имело иной характер: существенно по численности «высшего класса» в СССР не было и доля высокодоходных семей равномерно и быстро уменьшалась.

Между тем, наличие достаточно массового «высшего класса» в США существенно деформирует представление о реальном уровне жизни в США. Во-первых, это класс более видим туристам, которые редко посещают относительно более бедные районы. Именно этот средний класс обладает наиболее «заметным» жильем и автомашинами и, главное, в этот класс как раз попадают люди примерно той же прослойки, которые в СССР сравнительно часто выезжали за рубеж, но в силу отсутствия такой прослойки в СССР, их доход был скорее сопоставим с доходом средне-низшего класса США. Эта специфика подчеркивается огромной разницей в децильном коэффициенте (относительном доходе 10% наиболее богатых к 10% наиболее бедных) США и СССР.

Имея в виду это обстоятельство, правильнее сравнивать уровень жизни советской среде-доходной семьи с уровнем жизни американской средне-нижне-доходной семьи. Нетрудно пересчитать, что средний годовой доход на семью, если вычесть «верхний пик распределения, в США, на деле не превышает 40,000 долларов.

Вот с этой цифрой и надо сравнивать уровень жизни средней советской семьи, которая в 1980 году получала, как известно, при двух работающих составляла примерно 340 рублей в месяц (средняя заработная плата – 170 рублей в месяц на работающего), или, акурат примерно 4000 рублей в год. То есть по номиналу, в 2007-2008 годах, доход средней американской семьи выраженный в долларах как раз в 10 раз больше номинального дохода средней советской семьи в 1980 году.

Это номинальное сравнение, однако, должно быть дополнено анализом сравнительной реальной покупательной способностью современного доллара и советского рубля 1980 года именно в плане бытового потребления.

Бытовая покупательная способность рубля и доллара

Обязательные траты и их доли в потреблении. Важнейшая составляющая сравнения – это обязательные траты, которые не могут быть исключены или существенно сокращены. Я отношу к обязательным тратам четыре категории расходов:

Расходы на жильё;
Расходы на обязательный транспорт;
Расходы на питание;
Расходы на одежду.

Первые три категории сравнимы наиболее просто, так как не зависят от климата и «повседневны». Расходы на одежду близки к расходам на предметы долговременного пользования, так как несмотря на относительно высокую «разовую» цену, одежда расходуется достаточно долго и ее вес в повседневных тратах сравнительно невелик.

Это относится также к таким товарам, как например, телевизоры или мебель: их сравнительно высокая разовая цена распределяется на длительные промежтки времени – на время аммортизации, которое для телевизоров, к примеру, исчисляется годами, а для мебели и десятилетиями. Поэтому, мы ограничимся сравнением именно базовых, повседневных затрат, составляющих львиную долю обязательного потребления.

Жилье

Цена жилья в СССР. 1980 г. Аренда:

Цена квартирной платы за стандартную двухкоматную «государственную» квартиру в Москве составляла 12.5 рубля в месяц;
Цена телефона – 4 руб. в месяц;
Средняя цена электричества – 0.02 руб. за киловат-час;
Газ – неограниченного пользования 2 рубля в месяц;
Отопление – 2 рубля в месяц.

Цена жилья в США 2009 год. Аренда:

Цена аренды «1-бедрум» квартиры не менее $700 вне крупных городов. Популярный сайт realtor.com по Александрии (пригород Вашингтона) дает минимальную цену в $900 долларов за квартиру в 590 кв.футов (менее 50 кв. метров). В диапазоне до 1000 долларов обнаружено только 15 предложений на примерно миллионный пригород:
Цена стационарного телефона – $36 долларов в месяц;
Цена воды — $30-50 в зависимости от потребления;
Цена электричества — средняя по США – $0.11 за квт-час;
Газ – зависит от потребления. Я лично, правда за дом зимой заплатил 360 долларов за 3 месяца, то есть примерно, 120 долларов в месяц. Фактически, это также и цена отопления и горячей воды.

Коффициент пересчета по жилью:

Общие затраты на жилье в СССР за двухкомнатную квартиру – около 25 рублей в месяц.
Общие затраты на жилье в США за эквивалентную «1-берумную» квартиру – около 1000 долларов в месяц

Таким образом, коэффициент пересчета: 1000:25=40. То есть, по жилью, покупательная способность советского рубля равна примено 40 современным долларам.

Транспорт

Необходимость учета транспорта в качестве обязательных расходов связана с простым фактом: чтобы получать доход, до работы нужно как минимум доехать.

Опять здесь мы сталкиваемся с приниципиально разной структурой потребления. В США общественный транспорт, за исключением крупных городов, практически отсутствует. Тогда как работа чато удалена от еста жительства не десяток, а то и дестяки миль. Поэтому мы обратимся прежде всего к сравнению затрат на транспорт в крупных городах.

Москва 1980. Цена единого проездного в Москве составляла 3 рубля в месяц на все виды транспорта.

Нью-Йорк 2009. В Нью-Йорке отсутствует троллейбусный и трамвайный транспорт. Автобусные маршруты ограничены доставкой пассажиров к станциям метро. Независимые от метро маршруты, насколько мне известно, отсутствуют. Цена месячного проездного на метро и автобус составляет $80.

Содержание машины в США. В США в силу принудительности покупки автомашины на каждого работающего, затраты на автомашину следует рассматривать как обязательные. В отличие от СССР, где владение автомашиной было вполне факультативным, так как были альтернативные способы перемещения.

Средний пробег автомашины в США оценивается в 12.5 тысяч миль в год. Практически полная амортизация машины осуществляется по достижении примерно 100-120 тысяч миль. То есть можно считать, что затраты на автомашину амортизируются примерно за 10 лет. С учетом средней цены автомашины в $20,000, цена амортизации составляет $2000 в год. К этой цене следует добавить цену бензина. При расходе топлива 30 миль на галлон (по трассе), что характерно для 4-х цилиндровых машин среднего и низшего классов, годловой расход бензина составляет 12500:30 = 416 галлонов бензина. При цене галлона в $2 за галлон, годовые затраты составляют $832. Итого, месяный расход на аммортизацию и бензин составляют $236, к которым следует добавить еще обязательную страховку, езда без которой карается законом. Цена минимальной страховки (в один конец – то есть покрывающей расходы только другой стороны) составляет $60 в вмесяц. Итого, минимальный транспортный расход начеловека в случае использования машины, составляет примерно $300 в месяц.

Коэффициент пересчета по транспорту: «транспортная покупательная способность» советского рубля от примерно 30 до 100 раз выше покупательной способности современного доллара. Жилье для бедных в США — этот дом в Александрии, стоит сегодня, во время кризиса $523900.

Питание

Сопоставление по питанию более затруднительно в силу существенно разного стиля еды. Возможны два типа сопоставления: по цене обеда в обещпите СССР с массовыми сетями в США и по наиболее распространенным продуктам.

Разовое питание в наиболее дешевой массовой сети США «МакДональдс» в виде бутерброда с салатом, котлетой, жареной картошкой-фри и стаканом «соды» — то есть газированной воды, составляет $6-7.

Разовое питание из трех блюд: борщ, кисло-сладкое мясо в горшочке и салат плюс стакан кофе или чая, в средней советской столовой обходилось в 0.60 рубля. Минимальная цена полного обеда: суп, котлета с картофельным пюре или гречневой кашей — 0.32 рубля.

Коэффициент «по БигМаку»: Таким образом, коэффициент по «БигМаку» составлял 10-20 – один советский рубль 10-20 современных долларов США.

Второй возможный путь сопоставления – по цене отдельных продуктов. Коэффициент по картофелю: Цена картофеля в СССР 1980 года составляла 0.1 рубля. Цена картофеля в США 2008 года составляет $0.5-0.9 за фунт или $1-2 за кГ. Коэффициент по картофелю составляет 10-20.

Коэффициент по мясу. Поскольку в некоторые годы в СССР существовал дефицит мяса пол магазинной цена, но на рынке мясо всегда было по цене 4-6 рублей за кг против $8-15 за килограмма в США сегодня, коэффициент по мясу может быть с гарантией оценен, как 2-4 (два-четыре современных доллара за 1 советский рубль).

Коэффициент по хлебу. Цена буханки белого хлеба весом 450 гр в ССР составляла 0.13 руб. Цена эквивалентной буханки хлеба в США сегодня составляет $1.5-3. Коэффициент пересчета составляет, таким образом, 10-20

Третий способ пересчета – по затратам еду на семью в месяц. Наша семья стабильно тратила в месяц на еду человека 60 рублей (180 рублей на троих).

Американская семья из трех человек тратит на еду около 800-900 долларов – то есть 250-300 долларов не человека. Соответственно по этому критерию, можно считать, что 1 советский рубль равнялся примерно 5 современным американским долларам.

Одежда

Соотношение покупательной способности советского рубля по одежде также очень сложно. Однако, по основным направлениям можно убедиться, что коэффициент пересчета по обуви составляет примерно 3-4 – то есть один советский рубль — 3-4 современных доллара (по обуви сопоставимого качества), за исключением женских сапог, где тот же коэффициент составляет опять-таки 10 (цена женских зимних утепленных сапог в США – 500-700 – долларов).

При этом по ряду видов одежды – мужским пальто, курткам костюмам равно качества это примерно 3-4.

Выводы

Таким образом покупательная способность советского рубля по разным видам товаров и услуг колеблется от 3-4 до 100 современных долларов за советский рубль.

Учитывая различный вес разных типов потребления, можно посчитать, что советский рубль 1980 года в среднем равняется 10 современным американским долларам и, следовательно жизнь американца сегодня, но не входящего в высшую доходную группу сопоставима по качеству с жизнью среднего жителя СССР в 1980 году.

Таким образом, кажущаяся разница между уровнем жизни в США и СССР связана исключительно с неправомерным сравнением жизни среднего советского человека с уровнем жизни американцев в ходящих в высшую доходную группу и с несовпадением приоритетов оплаты, ибо люди с высшим образованием в СССР не обязательно входили в высшую советскую доходную группу (нак, например, средняя зарплата в науке в 1980 году находилась на четвертом месте после строительства транспорта и промышленности), тогда как в США высшую доходную группу во многом составляют люди с высшим образованием.

Иными словами, рабочие в СССР жили не хуже, а то и лучше, чем аналогичные рабочие в США, тогда как интеллигенция в СССР, в отличие от США не попадала в высшую доходную группу.

Справедливости ради, надо заметить, что такое положение дел – еще одно «достижение» Хрущева и Брежнева. Так, при Сталине, даже во время войны, средняя зарплата инженеров была в 2.6 раза выше, чем зарплата рабочих, а зарплаты преподавательско-профессорского состава до 6-7 раз выше. Об отношении Сталина к интеллигенции можно судить по академическим и профессорским дачам на Соколиной горе, в Мозжинке, в Серебряном бору, в Переделкино, на Клязьме и остальных аналогичных местах, цена которых сегодня достигает миллионов долларов – что никаким американским профессорам и не снилось.

Такова реальная, а не эльфийская, реальность.

Это не значит, что в СССР не было проблем. Но сам ход перестройки показал, что они были минимальными. Ибо пресловутый дефицит сегодня за счет повышения цен в РФ исчез, несмотря на то, что потребление людей сократилось абсолютно по всем параметрам, причем, например, по мясу – почти вдвое. Кроме разве что автомобилей.

За очевидностью представленных данных никто кроме совсем уж ничего непонимающих товарищей не решился их опровергать. Единственное дополнение, связанное жильем, которое необходимо сделать состоит в следующем. Два человека сделали следующее утверждение: в США-де «большинство населения является собственниками домов», а молодые не живут с родителями.

По первому тезису, хочу напомнить известное высказывание Ф.Энгельса: «Если сапожную щетку отнести к разряду млекопитающих, молочные железы у нее от этого не вырастут».

Почему? Да потому что собственников жилья в США крайне мало. Точнее так, считается, что 66% «владеют» домами (остальные-таки жилье арендуют). На самом деле, они не владеют ни чем. Абсолютное большинство из них «купили» дома в кредит, по ипотеке. То есть на самом деле, владеют домами БАНКИ, у которых американские владельцы взяли в аренду деньги. Реально, кредит стоит порядка 7-8% стоимости дома и берется на срок в 30 лет. Это значит, за время выплаты кредита, человек за каждый взятый доллар выплачивает еще два- два с половиной банку. То есть 2/3 его выплат – это чистая аренда. При этом есть еще два дополнительных обстоятельства: первое и очень существенное состоит в том, что поскольку «арендатор денег» назван «собственником жилья», он в отличие от арендатора жилья, несет полную ответственность за состояние дома. Прохудилась крыша – его ответственность, сломался унитаз – то же. При аренде, цена этого входит в цену аренды. Здесь она просто выплачивается иным способом по мере поступления, точнее, как правило, в виде страховки, которая выплачивается страховой компании. Это премия реальному собственнику жилья – банку, — который, тем самым, снимает с себя все заботы о сохранности принадлежащего ему жилья.

Вторая особенность, состоит в том, что выплаты по кредиту распределяются очень специальным образом. Первые пять лет «арендатор денег» платит банку только и исключительно интерес. Абсолютно все идет в погашение тех самых 2/3 суммы, которую банк должен получить в виде премии. Только после пяти лет начинаются некоторые, минимальные, отчисления в счет основной части кредита и только в конце срока основные выплаты идет в погашение кредита. Что это означает? – Означает это, что первые пять лет человек является только и исключительно арендатором жилья у банка с возложенной на него ответственностью следить за его состоянием.

И самое смешное, что эти пять лет – как раз близко к среднему времени владения данным домом. Обычно, средний, американец в связи со сменой работы через пять-семь лет вынужден переезжать на новое место жительства. В результате, это ровно та же аренда, только в «профиль».

Есть немаловажное третье обстоятельство: Что же в результате – если кредит полностью выплачен, — остается в руках собственника? – Ответ: собственнику остается практически полностью амортизированный дом, подлежащий как минимум капитальному ремонту, стоимость которого сопоставима со стоимостью нового жилья.

Иными словами, «владение домом» — это практически чистая разводка. Как, к слову сказать, и владение машиной, кредит на которую выдается на пять лет. При этом за пять лет машина амортизируется по меньшей мере на 75% при средне-большом пробеге.

Понятно, что гордое название «собственник» ласкают душу, но не имеет практически ничего общего с реальностью.

Второе замечание — это, разумеется, пресловутый дефицит, который был в СССР и которого нет в США.

Хотя это и неверно по существу, поскольку в 1980 году продукты, д а и все остальное, можно было совершенно свободно купить на рынке, но люди этого не хотели, так как искали все в магазинах по назначенной государством, а не рыночной цене, есть и более важное непонимание этого вопроса.

А именно: дефицит на полках магазинов неудобен, но совершенно не означает бедности в смысле малости потребления. Напротив, полные прилавки удобны, но совершенно не означают богатства.

Реальной мерой является реальное потребление, а не вид полок. Так вот: по всем основным видам продукции (за исключением, вероятно, машин), прежде всего по качеству питания, потребление в новой России упало по сравнению с СССР. Этого не отрицают даже реформаторы. А это означает, что де факто сегодня народ в России – при полных полках – беднее, чем был при СССР в условиях дефицита. Абсолютный макисмум потребления был достигнут в 1985 году.

Это не оправдание дефицита, разумеется. Но, это ясное указание на то, что дефицит и богатство – то есть уровень жизни – это вещи, которые лежат в качественно разных плоскостях.

Относится это не только к сравнению СССР и РФ, но также к сравнению США и СССР. Полные полки в США совершенно не означают, что уровень потребления основной массы населения США выше, чем был у основной массы в СССР в 1980 году.

Попытка представить дело так, что дефицит, мол, свидетельство бедности, а отсутствие дефицита = высокому уровню жизни – такая же обманка, как и утверждение, что арендаторы жилья по ипотеке являются его реальными собственниками.

Наиболее интересен третий тип комментариев: хорошо, вы доказали, что с точки зрения удовлетворенности основных потребностей мы видим, что средний житель СССР жил, по крайней мере, не хуже, чем средний житель США (за исключение «высшего класса»), но уровень жизни во многом определяется как раз «роскошью». Тем, что человек может себе позволить сверх основных потребностей.

Как мы видели, с учетом пропорциональности по основным затратам, средний доход на семью советского человека 1980 года примерно равен доходу среднего американца 2008 годе (если исключить из рассмотрения американский «высший класс»). Следовательно, «свободные остатки тоже примерно пропорциональны и можно сравнивать напрямую коэффициенты пересчета по отдельным формам приложений этого остатка.

И тут мы сталкивается со столь разительными различиями в структуре потребления, что можно сделать только один вывод: по всем направления свободного развития человека – а это кружки для детей, театры, консерватории, кино, книги, отдых, рубль был практически бесконечно весомее доллара.

Так, например, совершенно невозможно сравнивать абсолютно бесплатное и исключительно качественное советское вузовское образование с платным и очень дорогим высшим образованием в США фактически мастерского уровня.

Во сколько раз рубль выше доллара в сфере высшего образования, если год в очень среднем вузе в США обходится в $30000 (курс 150 тысяч), в престижных университетах в 60000 и выше (курс – $250000- 300000) – и это без учета затрат на жилье, тогда как обучение в советских вузах было мало того, что бесплатным, но еще выдавалась стипендия в размере 40-45 рублей и место в общежитии стоило около 3-5 рублей в месяц?

Как можно сравнить детское обучение, если недельный специализированный летний лагерь, скажем, c«продвинутым изучением математики» обходится американцу около $1000, тогда как годовые занятия в в любом кружке или любом количестве кружков в Домах (Дворце) пионеров, в Домах культуры не стоили вообще ничего?

Но, можно сравнить по сравнимому. Билет в Московскую консерваторию стоил от 60 копеек до 3 рублей в лучших местах. Консерваторий как таковых в США, кажется, просто нет. Кто знает лучше, пусть поправит. Но есть определенная аналогия – Карнеги-центр в Нью-Йорке.

Вот цены на концерт филадейльфийского симфонического оркестра: минимальная – 97 долларов, ложа 300 долларов. Мораль: Коэффициент 100.

Кино. Цена билета в советских кинотетрах была разная – от 0.25 для 0.6 рубля (последнее в России и Мире). В США эта цена начинается от 6 долларов. Коэффициент как минимум 10, а если сравнивать с дешевыми билетами, то 24.

Отдых

Мало того, что продолжительность оплачиваемого отпуска в США равна 3 календарным неделям, а в СССР четырем, интересно сравнить цены на отдых.

Санаториев и домов отдыха, как таковых, в США, насколько мне известно, опять-таки нет. Есть круизы или турпоездки. Обычная цена недельного тура во Флориду составляет минимум $600 (отдельный вопрос, что билет в Дисней Ворлд стоит $70 на человека), без питания. Тогда как четырехнедельный отдых в Ялте начинался со 120-150 рублей с трехразовым питанием, плюс в санаториях – бесплатное медобследование и лечение.

Коэффициент стало быть может быть оценен минимум как 2400/120= 20 раз.

Книги

Тиражи популярных книг в СССР исчислялись сотнями тысяч, что превосходит типичные тиражи в США в десятки раз. Тем не менее в СССР в 80-е годы наблюдался дефицит художественной литературы. Причиной дефицита были баснословно низкие цены на книги. Редкая книга стоила более 2 рублей. В США цена аналогического качества книг составляет десятки долларов.

Мораль: Коэффициент не менее 20.

С научно-технической литературой, который в СССР было огромное изобилие – и отечественной, и переводной, коэффициент еще выше. Если в СССР таких цена книг редко превышала 3 рубля (основной ценовой диапазон 1.50-2.50), литература аналогичного класса в США стоит десятки и часто сотни долларов.

Иными словами, все что связано с самосовершенствованием человека в СССР было в десятки, если не сотни раз дешевле и, значит, доступнее.

Но есть объективный момент, по которому СССР точно «проигрывал» США с точки зрения коэффициента — это предметы… скажем так, не первой необходимости.

Здесь, очень похоже, что коэффициент пересчета примерно равен 1-2: один советский рубль 1980 года по этой части равен примерно 1-2 современным долларам. Примерно такой же коэффицент, по моим наблюдениям, справедлив по отношению к некоторым видам одежды и обуви. Иными словами предметы не-первой необходимости обходились советскому человеку по отношению к зарплате в пять-десять раз дороже, чем они обходятся современному американцу.

С учетом инфляции доллара за прошедшие 30 лет, вполне вероятно, что 1 доллар 1980 года по покупательной способности в части этой категории потребления действительно равнялся 4-5 рублям того же 1980 года, что примерно соответствует цене черного рынка того времени.

Но такой курс определялся исключительно тем, что интересы выезжающих за границу граждан как раз были сфокусированы исключительно на этой группе товаров, — им не приходилось арендовать квартиры, и обслуживать машины, и т.д. В результате приводило к «оптическому обману» относительно реальной ценности рубля по полному кругу потребления. Даже то, обстоятельство, что для экономии средств советские граждане везли с собой на запад ЕДУ, что прямо свидетельствовало о ее существенно более низкой стоимости в СССР не могло изменить этого абсолютно ложного впечатления, которое у граждан оранжоидной ориентацией по безграмотности сохранилось до сих пор.

Общий вывод: развитие личности в СССР обходилось на полтора-два порядка дешевле, чем развитие личности в США сегодня, тогда как «вещизм» — то есть факультативное потребление — в США обходится в пять -10 раз дешевле относительно доходов, чем он обходился жителям СССР.

ИНЫМИ СЛОВАМИ: ЖИТЬ В СССР БЫЛО ДЕШЕВЛЕ В 50-100 РАЗ, ЧЕМ В США СЕГОДНЯ. ИМЕТЬ (сверхпотреблять) СЕГОДНЯ ДЕШЕВЛЕ В США В 5-10 РАЗ, ЧЕМ В СССР 1980 ГОДА. ЧТО ВАЖНЕЕ, КАЖДЫЙ ВЫБИРАЕТ ДЛЯ СЕБЯ.

Сергей Лопатников
Источник: militariorg.ucoz.ru